– А куда ты денешься?

– В каком смысле?

Ильин вместо ответа подмигнул.

И еще раз – своему отражению в купейном зеркале. Николай пришел к выводу, что погоны старшего лейтенанта ему идут. Не такие заметные, как на шинели, но все же. Полевые зеленоватые звезды на утепленной куртке придавали ему солидности. Плюс шапка с овальной офицерской кокардой. «Лейтенант Николай Ильин», – мысленно назвал себя морпех и отдал честь.

Михаил Артемов наблюдал за приготовлениями спецназовца, находясь непосредственно в купе начальника караула. Мимоходом он пожалел Родкевича. Подавленное состояние у мужика. И понять его можно. Так «глобально», как полковник, лейтенант не мыслил, им всецело овладело переживание за погибшего бойца. Впервые в жизни такое произошло на его глазах. Увидеть смерть знакомого тебе человека, за которого ты в ответе, – это непомерно тяжело. Это удар. Рубец на сердце, контузия в душе. И лекарств от этого нет, самому надо справляться, причем не искать какие-то внутренние ресурсы, не зазывать их в голос, а пытаться осмыслить происходящее на том уровне, на котором подтянуты твои внутренние гайки. Которые не затянет ни один психолог. К каждой своей гайке свой же ключ. А психолог пользуется универсальным – в прямом смысле слова, – разводным. Перетянет такой дурой и сорвет резьбу.

Думая так, Артемов не собирался делиться своими мыслями с Родкевичем. Пока. Всему свое время. Наверное, Родкевич был единственным, кого ни в коем случае нельзя было выводить на контакт с террористами. В таком состоянии он запросто мог обнажить ствол и положить первого же попавшегося на глаза бандита. От любви до ненависти один шаг, а от угнетенности до резкой вспышки и того меньше.

– Ну что, Коля, ты готов? – спросил Артемов.

– Да.

«Отвечает все так же коротко. Как на фонограмме допроса видеозаписи дополнительного осмотра места происшествия с участием обвиняемого Ильина Николая Сергеевича», – вспомнилось длинное официальное название следственного действия, в просторечье – «следственного эксперимента».

Поправляет кобуру, в которой устроился мощный пистолет «варяг» под патрон «смитт и вессон». Словами Ильина – «железо» с довольно емкостным магазином на 15 патронов.

Вообще уиновцы были вооружены неплохо. При возможном побеге кого-то из подопечных такое оружие оставляло беглецам мало шансов. Теперь вот один из заключенных был вооружен так же. Условно, поскольку ни в стволе, ни в магазине пистолета, которым вооружился Ильин, патронов не было. Уравнял шансы, подумал полковник Артемов, сравнивая себя с полковником же Кольтом, уравнявшим всех людей.

Кстати или нет вспомнил статистику по состоянию на февраль: более 30 тысяч военнослужащих-срочников ВС РФ не допущены командованием к несению боевого дежурства и караульной службы с оружием в руках в силу разных причин, в том числе из-за низких морально-боевых качеств. Так называемые группы риска, склонные к различным правонарушениям, военнослужащие по призыву, имевшие до призыва в армию приводы в милицию («порядка десяти процентов от общего числа военнослужащих срочной службы», – вспомнил Артемов), судимости, употреблявшие наркотики и токсические вещества, злоупотреблявшие алкоголем, бывшие беспризорники, бывшие члены преступных группировок («таких четыре процента от того же общего числа») и прочие «неликвиды», что в общей сложности составляло порядка сорока процентов [[18]] . Один Николай Ильин чего стоил: мобильная единица риска, олицетворение Российской армии... незаконно допущенный к несению боевого дежурства, официально закончил полковник.

Вступление в вопросительных тонах не вязалось с продолжением – за ним сразу же последовала резкая перемена интонаций.

«Ну что, Коля, ты готов?»

– Не вздумай выкинуть какую-нибудь шутку, – предупредил полковник. – На тебя будут смотреть два «калашниковых» и один Артемов. – Михаил Васильевич оторвал взгляд от новоявленного лейтенанта и непроизвольно посмотрел в окно.

Вот уже две минуты конвойный, вооруженный ломом, долбит желтую наледь, которая огромным сталактитом свисала едва ли не до шпал. Конвойного звали Александр Винниченко. Родом из Нижнего Новгорода. И он неплохо, совсем неплохо, отметил полковник Артемов, справлялся с заданием. «Наполовину ясновидящий», Ильин, в любой момент готовый подстраховать бойца, оказался прав: к конвойному, который сопровождал свою неблагодарную работу негромким матом, подходил солдат. Винниченко с видом усталого и недовольного ассенизатора раздраженно прикрикнул:

– Куда прешь, баран? Охраняемый объект. Милитари обжект. Хочешь кусочек мочи на память отколоть?

– Я хотел закурить попросить...

Артемов с замиранием сердца наблюдал и за этой сценой тоже. Полковник ГРУ был режиссером, сценаристом выступал спецназовец Ильин, главную роль исполнял гуиновец. Плохо сыграет – аплодисментов не услышит никто из съемочной группы.

Также за этим актом наблюдали конвойные Осипян и Ханжиев. Они взяли солдата на мушку, скрываясь в глубине тамбура и маскируясь открытой дверцей топки центрального отопления. С другой стороны стрелков маскировало окно с замерзшими, непроницаемыми стеклами. Осипян занял позицию стрельбы с колена, а возвышающийся над ним раскосый Ханжиев – из положения стоя. Остальные четверо конвойных, не считая лейтенанта Родкевича, рассредоточились по обе стороны прохода.

В солдате, который все ближе подходил к конвойному Винниченко, полковник без труда узнал боевика, убившего милиционера.

«Узнал?» – глазами спросил полковник.

«Узнал», – кивнул Ильин.

Сейчас Саня Винниченко, что ни говори, спасал всех, кто находился в вагоне: и конвойных, и осужденных. Девяносто «пудов», что вероятных свидетелей устранения лейтенанта Пушкарева уберет группа прикрытия террористов, захвативших центральное здание вокзала: в этом полковник Артемов не сомневался.

– Стой! Я же сказал: не подходить! Закурить хочешь – я сам подойду. – Александр прислонил лом к подножке тамбура, неторопливо снял рукавицы – их тоже аккуратно положил на подножку. Расстегнул пуговицу на бушлате, вынул из внутреннего кармана, на котором была пришита бирка: «Винниченко А.Н., в/ч 1572», пачку «Явы», тряхнул ее, выбивая сигарету. Прежде чем пойти навстречу «стрелку», обстоятельный конвойный поймал напряженные взгляды товарищей с автоматами на изготовку. «Все нормально», – ответили его серые выразительные глаза. И в них не было ни капли страха.

– Спички-то есть? Может, тебе губы и легкие предложить? О-о, – протянул Винниченко, разглядывая петлицы на шинели служивого. – Стройбат.

– Числимся в стройбате, – ответил солдат. – Спортивная рота. Едем в Дагестан на соревнования.

– Какой вид спорта представляешь? – деловито осведомился конвойный и рассмеялся: – Бери больше, кидай дальше, пока летит – отдыхай?

Саня получил четкие инструкции: о теракте ни слова. Точнее, о ссылках на теракт. Если его это касается, то краем, главное для него сейчас – это служба в условиях, приближенных к боевым.

– На, – Винниченко протянул пачку сигарет, – закуривай и петляй отсюда.

– Кто там? – солдат, прикуривая, кивнул на ближнее к нему окно.

– Зэки. Непонятно, что ли? Или ты решеток на окнах не видишь? Отморозки, дрыхнут себе в тепле, ссут, как лошади, а я, как последнее чмо, мочу отбиваю. Когда домой-то? Года через полтора? – конвойный зло хохотнул и пошел обратно.

Артемов видел, как Винниченко прикрыл глаза и с облегчением выдохнул, вытянув губы трубочкой. Изо рта вырвался парок и тут же растворился в морозном воздухе. Полковник тоже перевел дух. Однако напряжение нарастало. О победе – какой бы то ни было – говорить преждевременно. Поединок пока еще не начался, шло, так сказать, представление противников. Они разошлись по своим углам, чтобы, получив указание секундантов, со звуком гонга ринуться в атаку.

Артемов – секундант с одной стороны. Он не знал, кто его визави, но видел в деле его опекуна. И на своего посмотрел – ничего вроде бы: руки не тряслись, голос не дрожал, выглядел достойно. Дальше шли мысли, откровенно смутившие полковника, и он постарался забыть о них хотя бы на короткое время. Нужно взять тайм-аут. Вынужденный. Пока секундомер остановлен – можно и нужно передохнуть. Это здесь. А на захваченном террористами объекте время продолжало вышагивать.